Зимний холодный вечер 1973 года. На железнодорожный вокзал Санта-Лючии прибыл мужчина в шляпе борсалино и светлом плаще. С этого момента его посещения Венеции стали ежегодными. Традиционные приезды в зимний период навеяны воспоминаниями о родном северном Ленинграде, поэтому морозная красота итальянского города была для Бродского особенно привлекательной. После смерти (28/01/1996) Иосифа Бродского по воле жены Марии хоронят не в Нью-Йорке, где он жил, а в Венеции, которую он очень любил. И вот через 44 года после его первого приезда сюда я смотрю на зимнюю Венецию глазами поэта.
Старинные узорчатые палаццо вдоль каналов, искусно сооруженные мостики и гондолы под ними – классический пейзаж Венеции. А площадь Сан-Марко, как и 5 веков назад, облюбовали откормленные голуби. Загадочный и удивительный город со своими древними улочками манит туристов, привлекая их знаменитыми венецианскими масками из папье-маше и красивейшими изделиями из муранского стекла. Но мое внимание они притягивают лишь ненадолго.
Я не могу наслаждаться туристической Венецией, когда у меня в руках одна из лучших книг о поэте – “Прогулки с Бродским и так далее”. В ней история уникальных съемок Нобелевского лауреата, полная версия его текстов и диктофонных записей, архивные фотографии и кадры из фильма. И все это на фоне венецианских набережных, площадей, кафе, палаццо.
Я чувствую, что где-то рядом со мной его любимая, продуваемая ветрами и воспетая в эссе “Набережная неисцелимых”. На ней поэт любил сидеть за столиком в кафе и любоваться рябью на воде. Это напоминало ему родной район питерской Охты. Но мне кажется, что лишь дымка тумана и шум набегающей волны – единственное сходство совершенно несхожих городов.
И тем не менее это любимая Венеция поэта, которую я принимаю так же как и он. Я полностью ощущаю человека, впервые приехавшего сюда и после продолжавшего ездить на протяжении 17 лет с огромным багаж почти полностью состоящий из книг и пишущей машинки. Первые мечты о Венеции посещали Бродского еще в Ленинграде или даже в деревенской ссылке в Архангельской области. Страстно желая вырваться «из рук Империи», поэт грезил о тихой и спокойной комнатке на нижнем этаже венецианского палаццо, чтоб волны от гондол стучали в окна.
Мечта сбылась, о чем описано в “Лагуне”, где автор рассказывает о своем первом рандеву с Венецией.
И восходит в свой номер на борт по трапу
Постоялец, несущий в кармане граппу,
Совершенный никто, человек в плаще,
Потерявший память, отчизну, сына;
По горбу его плачет в лесах осина.
В первые приезды Бродского его сопровождающей была привлекательная итальянка, но любовного романа не случилось. Да и вообще в Венеции поэт зачастую испытывал жгучее одиночество. А может это удел всех великих людей – быть всегда на виду среди шумной толпы, но безмерно одиноким по жизни? Уединенно бродить по старинным улицам, не имея возможности поделиться открывающейся красотой хоть с кем-либо. Прохаживаясь по Венеции, рассматривая фасады палаццо, любуясь шедеврам пинакотеки Ватикана или посещая местный рынок, я всегда чувствовала возле себя призрачную фигуру человека в неизменной шляпе борсалино и светлом плаще. Это был любимый образ Бродского, возможно, навеянный фильмами Висконти.
Вот кафе “Флориан” на площади Сан-Марко – излюбленное место Стендаля, Бальзака, Хемингуэя и Бродского. Чувствительный и в то же время сильный духом поэт в начале 90-х общался здесь с журналистами, много рассуждая о смерти, как будто предчувствовал ее. Он вообще часто шутил о ней, даже свое желание быть похороненным на Сан-Микеле Бродский описал в шуточном послании своему другу Андрею Сергееву:
Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишенное родимой глины, оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…
Попасть на само кладбище можно от “Набережной неисцелимых”. Такое печальное название связано с телами умерших от чумы, которые выносили из больницы на площадь. Но для поэта это название имело совершенно другое значение. Заведя знакомство с американским поэтом и модернистом Эзрой Паундом и его подругой, он некоторое время общался с ними. Самого поэта, поклонника фашистской идеи, приверженца Муссолини и антисемита Бродский не любил, но с его подругой иногда беседовал. И он понял, что Эзра Паунда был “неисцелим”, т.к. до самой старости не смог отказаться от всех своих идей и заблуждений даже пройдя тюрьму и психбольницу. Как и многие из людей не в состоянии исцелиться и отречься от своих ошибок и иллюзий.
Как поразительно переплелись судьбы двух поэтов-странников. Один воспевал диктатур, второй бежал от нее, но теперь они оба лежат рядом на одном кладбище в Венеции. Продуваемая холодными ветрами и спасаясь бутылкой граппы, я направлялась к могиле Бродского.
Послесловие
Бродский считал, что в ХХ столетии бешеный темп жизни отдаляет поэтов и художников от настоящего: простого человека и окружающей природы. Осматривая тихо дремавшую Венецию со спокойно текущими водами, ее улочки без машин и привычного городского шума, рассматривая до мельчайших подробностей фрески и узоры вдруг замечаешь белье на веревке через канал – привычную картину для венецианцев. Невольно задумываешься, неужели эта тихая Венеция Бродского под неумолимым ускорением жизни исчезнет, как и Атлантида? Но пока по каналам скользят гондолы, рассекая отражения палаццо, а в стрельчатых окнах домов отображаются воды канала, все останется неизменным. На скромном, но изящном мраморном надгробии поэта начертана цитата из Проперция: Letum non omnia finit, – что означает “Со смертью все не кончается”, а за кирпичной стеной погоста, как и при жизни великого поэта, все так же плещутся волны венецианской лагуны.